© Юлия Глек, перевод и примечания, 2006.

ТОМАС ХЬЮЗ

THOMAS HUGHES

ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ ТОМА БРАУНА

TOM BROWN’S SCHOOLDAYS

Перевод и примечания Юлии Глек

Оригинал здесь http://www.gutenberg.org/ebooks/1480

Часть II

Глава II

Новенький

Инстинкт добра в душе растёт,

Совсем как вешние цветы

Стремятся к солнцу каждый год.

Дж. Р. Лоуэлл, «Соборование»

Предисловие переводчика

Я не буду рассказывать обо всех мелких заботах и неприятностях, которые преследовали Тома в начале этого полугодия в качестве поводыря маленького слабенького мальчика только что из дому. Ему казалось, что он сам снова стал новеньким, но без кротости и долготерпения, которые так необходимы для того, чтобы играть эту роль хотя бы со средним успехом. С утра и до вечера его не покидало чувство ответственности; и, если он оставлял Артура хотя бы на час одного на школьном дворе или в их кабинете, то до тех пор, пока не видел его снова, сердце у него было не на месте. Он ждал его у дверей школы после каждого урока и каждой переклички, следил, чтобы он не становился объектом розыгрышей, и чтобы ему не задавали никаких вопросов, кроме общепринятых; за завтраком и обедом не спускал глаз с его тарелки, чтобы у него не таскали еду; в общем, как выразился Ист, кудахтал над ним, как наседка над единственным цыплёнком.

Артур, в свою очередь, с трудом привыкал к своему новому положению, чем ничуть не облегчал его задачу; был робок и печален; едва ли произносил хоть слово, если Том не обращался к нему первым; и, что хуже всего, всегда и во всём с ним соглашался, что просто невыносимо для любого Брауна.

Иногда, когда по вечерам они вместе сидели в своём кабинете, Том довольно сильно сердился на него за эту раздражавшую его привычку со всем соглашаться и еле-еле сдерживался, чтобы не разразиться лекцией о том, что у человека должно быть собственное мнение и умение его высказывать. Но всякий раз его останавливало соображение, что это только напугает Артура, и воспоминание о том уроке, который получил от него в четвёртом номере в первый вечер. Тогда он решал сидеть молча до тех пор, пока Артур сам не заговорит; но в этой игре он неизменно проигрывал, и, в конце концов, заговаривал сам, боясь, как бы Артур не подумал, что он на него за что-нибудь сердится, и устав сидеть с закрытым ртом.

ТОМАС ХЬЮЗ: краткий биографический очерк

Часть I

I

Семейство Браунов

II

Деревенский праздник

III

Войны и альянсы

IV

Почтовая карета

V

Рагби и футбол

VI

После матча

VII

Вхождение в колею

VIII

Война за независимость

IX

Череда неприятностей

Часть II

I

Ветер перемен

II

Новенький

III

Артур находит друга

IV

Любители птиц

V

Драка

VI

Лихорадка в школе

VII

Дилеммы и решения Гарри Иста

VIII

Последний матч Тома Брауна

IX

Finis

Да, это была нелёгкая работа! Но Том взялся за неё и собирался довести до конца во что бы то ни стало, просто для самоудовлетворения; в этом решении его только укрепляли подтрунивания Иста и других его старых друзей, которые стали называть его «нянечкой» и вообще всячески упражняться в остроумии на его счёт. Но иногда они применяли другую тактику, и это ставило Тома в тупик.

– Я вот что тебе скажу, Томми, – говорил, например, Ист, – ты испортишь своего Молодого и Многообещающего, если будешь так с ним носиться. Не бегай ты за ним без конца, пусть сам найдёт себе подходящую компанию. Он никогда и гроша медного не будет стоить, если ты всё время будешь сидеть на нём, как курица на яйцах.

– Да, но он ещё не может пробивать себе дорогу сам; я всё время стараюсь подвести его к этому, но он такой странный! Бедняга! Я его не понимаю. Таких я ещё никогда не встречал – кажется, он весь состоит из нервов. Ему что ни скажешь, он на всё реагирует, как на удар.

– Такие здесь не нужны, – сказал Ист, – он только испортится. Томми, я скажу тебе, что нужно делать. Раздобудь хорошую большую картонную коробку и упакуй его туда с большим количеством ваты, и положи ещё бутылочку с соской, а сверху напиши «Обращаться бережно, этой стороной вверх», и отошли домой мамочке.

– Говорите что хотите, – ответил Том, улыбаясь, – а я всё-таки найду к нему подход. Что-то в нём подсказывает мне, что храбрость у него всё-таки есть. А ведь только это и имеет значение, правда же, Скороход? Только вот как до неё добраться и вытащить наружу?

Том вынул одну руку из кармана и почесал затылок, надвинув шляпу себе на нос, – это был его излюбленный метод стимуляции умственной деятельности. Он уставился в землю с курьёзно-озадаченным видом, а когда поднял голову, то встретился глазами с Истом. Тот хлопнул его по спине и положил руку на плечо.

– Том, дружище, – сказал он, пока они шли через внутренний двор, – ты молодчина. Люблю смотреть, как ты берёшься за дело. Хотел бы я ко всему относиться так, как ты! Но я никогда не могу подняться выше шутки. Всё для меня шутка. Если бы через минуту меня должны были выпороть, я бы боялся до чёртиков, – и всё равно мне было бы смешно.

– Браун и Ист, отправляйтесь во двор для файвз прислуживать Джонсу!

– А вот это уже не шутка, – оборвал себя Ист, и, бросившись к юному джентльмену, который сказал это, схватил его за воротник. – Держи его, Томми, пока он не заорал!

Они схватили мальчишку и потащили его, вырывающегося, со двора в холл Школьного корпуса. Это был один из тех несчастных хорошеньких мальчиков с кудрявыми головками и беленькими ручками, которых кое-кто из старших взял за обыкновение баловать и всячески им потакать, делал за них уроки, учил пить и ругаться, – в общем, делал всё, чтобы испортить их и для этого мира, и для следующего[1]. Одним из любимых занятий этих юных джентльменов было искать фагов для своих покровителей, когда вышеупомянутые герои играли в какую-нибудь игру. Они носили с собой бумагу и карандаш и записывали фамилии всех, кого посылали, причём посылали всегда раз в пять больше, чем нужно, а те, кто не приходил, получали потом по шее. Данный молодой человек принадлежал к корпусу, с которым у Школьного было давнее соперничество, и всегда записывал фагов из Школьного корпуса, которые ему попадались. На сей раз, однако, он не на тех напал. Его похитители захлопнули тяжёлую дверь холла, и Ист прислонился к ней спиной, в то время как Том, хорошенько встряхнув пленника, отобрал у него список, а затем поставил его на пол и принялся неторопливо изучать этот документ.

Школьный корпус, Рагби.

Дж. Пайк (J. Pike), эскиз карандашом

1930

Иллюстрация с сайта Antique Maps and Prints

http://www.antiquemapsandprints.co.uk/item_details.asp?ItemNumber=4275&itemSubjectNumber=406

– Выпустите меня, выпустите! – в бешенстве вопил мальчишка. – Я расскажу всё Джонсу, и он вам даст таких ..., что до смерти не забудете!

– Ах ты лапочка, – сказал Ист, поглаживая верхушку его шляпы, – ты только послушай, Том, как он ругается. Хорошо воспитанный молодой человек, верно?

– Отпустите меня, вы …! – заорал мальчишка вне себя от злости и попытался лягнуть Иста, который тут же сделал подножку и аккуратно уложил его на пол.

– Полегче, молодой человек, – сказал он, – таким соплякам, как ты, вредно сквернословить. Уймись, а то заработаешь.

– Это вы заработаете, вот кто, дайте мне только отсюда выбраться, – ответил мальчишка, начиная распускать сопли.

– Заметь, мы тоже можем сыграть в эту игру, – сказал Том, закончивший изучение списка. – А теперь послушай. Мы только что проходили через двор для файвз, и у Джонса там уже есть четыре фага, на два больше, чем ему нужно. А если бы он хотел, чтобы мы кого-то заменили, то сам бы нас остановил. А в твоём списке, маленький мерзавец, семь фамилий, кроме наших, и пять из них – Школьного корпуса.

Том подошёл к нему и рывком поднял на ноги; тот уже скулил, как побитый щенок.

– А теперь слушай меня внимательно. Мы не собираемся прислуживать Джонсу. Если ты скажешь ему, что посылал нас, а мы не пошли, то каждый из нас даст тебе такую взбучку, что надолго запомнишь.

И Том порвал список и выбросил обрывки в камин.

– И вот ещё что, – добавил Ист, – если я ещё раз увижу, что ты околачиваешься вокруг Школьного корпуса и записываешь наших фагов – не обижайся. Твоя шкура хорошей взбучки не выдержит, не того она сорта, – и, открыв дверь, он вышвырнул юного джентльмена во двор, дав ему ещё один пинок на прощанье.

– Славный парнишка, а, Томми? – сказал Ист и, засунув руки в карманы, подошёл к камину.

– Хуже не бывает, – ответил Том, делая то же самое. – Слава Богу, что никто из старших не вздумал баловать меня, когда я был маленький.

– Ты бы всё равно таким не был, – сказал Ист. – Его нужно в музей. «Юный хорошо образованный христианский джентльмен девятнадцатого столетия. Дотроньтесь до него палкой – и вы услышите, как он ругается будто пьяный матрос». Уж он бы открыл глаза почтеннейшей публике!

– Думаешь, он скажет Джонсу? – спросил Том.

– Нет, – ответил Ист, – а если и скажет, мне плевать.

– И мне, – сказал Том, и они вернулись к разговору об Артуре.

У юного джентльмена хватило ума не жаловаться Джонсу, из соображений, что Ист и Браун, которые числились среди самых сильных фагов в школе, не побоятся взбучки от Джонса и наверняка сдержат слово насчёт отплаты за это с процентами.

После вышеописанного разговора Ист начал часто заходить в кабинет к Тому и Артуру и вскоре признал в разговоре с Томом, что Артур – настоящий маленький джентльмен, а застенчивость его постепенно пройдёт; и это очень утешило нашего героя. Кроме того, Том с каждым днём всё больше чувствовал, насколько полезно для него иметь цель в жизни, что-то такое, что заставляло бы его думать не только о себе. Это было скучное время года, игры, которые он так любил, не проводились, но, несмотря на это, он чувствовал себя в школе счастливее, чем когда-либо раньше, – а это немало значило.

Единственное время, когда он позволял себе отлучаться от своего подопечного, было от закрытия до ужина. Тут уж он брал реванш и за час-полтора обходил кабинеты всех своих приятелей, боксировал или болтал в холле, прыгал через окованные железом столы или вырезал на них своё имя и снова присоединялся к весёлому хору голосов, – в общем, как сказали бы мы сейчас, выпускал пар.

Это было настолько необходимо для его темперамента, да и сам Артур, казалось, был вполне доволен таким положением вещей, что за несколько недель Том ни разу не зашёл в свой кабинет перед ужином. Наконец, однажды он заскочил туда в поисках не то стамески, не то пробок, не то ещё чего-то, что было необходимо ему в тот момент, и, переворачивая кверху дном шкаф, на мгновение поднял глаза. Его поразила фигура Артура. Он сидел, опершись локтями на стол и закрыв лицо руками, а на раскрытую перед ним книгу капали слёзы. Том сразу же закрыл дверь, сел рядом с ним на диван и обнял его за шею.

– Что случилось, малый? – ласково спросил он. – Тебе здесь плохо?

– Нет, Браун, – сказал мальчик, глядя на него сквозь слёзы, – мне хорошо, и ты так добр ко мне.

– Почему ты не называешь меня Том? Меня так называют даже те, к кому я и вполовину так хорошо не отношусь. А что это ты читаешь? Брось, идём лучше со мной, и хватит хандрить, – тут Том посмотрел на книгу, и увидел, что это Библия. С минуту он молчал, а потом подумал: «Урок номер два, Том Браун», – а вслух сказал:

– Я очень рад, что ты читаешь Библию, Артур, мне и самому следовало бы читать её почаще. Ты читаешь её каждый вечер, когда я ухожу?

– Да.

– Давай ты будешь читать её попозже, тогда и я почитаю с тобой. Только почему ты плачешь?

– Это не потому, что мне плохо. Но дома, когда был жив отец, мы с ним всегда занимались после чая; и теперь я перечитываю то, что читал с ним, и пытаюсь вспомнить, что он тогда говорил. Я помню не всё, а то, что помню, наверно, не очень хорошо понимаю. Но всё это вспоминается мне так ярко и живо, что иногда я не могу удержаться и плачу, как подумаю, что уже никогда не прочитаю это вместе с ним.

Раньше Артур никогда не заговаривал о доме, а Том не поощрял его к этому, потому что, в соответствии со своими глупыми школьными предрассудками, считал, что он от этого только раскиснет. Но теперь он действительно заинтересовался и забыл и о стамеске, и о бутылочном пиве. Артур, которого долго уговаривать не пришлось, начал рассказывать ему о своей жизни дома, и прервал их только звонок на ужин.

После этого Артур часто рассказывал о своём доме, и, самое главное, об отце, который умер около года тому назад, и память которого Том вскоре стал чтить не меньше, чем его собственный сын.

Отец Артура был священником, и приход его находился в одном из центральных графств. За время войны* в тех местах вырос большой город, но потом наступили тяжёлые времена. Промышленность была наполовину разорена, и за этим последовала обычная печальная история: хозяева сокращали число рабочих мест; уволенные рабочие бродили по округе, голодные, изнурённые и озлобленные, с мыслями о жёнах и детях, голодавших дома, в то время как последняя мебель была уже заложена в ломбарде. Детей забирали из школы, и они слонялись в лохмотьях по грязным улицам и дворам, слишком вялые и апатичные даже для того, чтобы играть. А затем последовала ужасная борьба между хозяевами и рабочими: уменьшение заработной платы, забастовки и бесконечная череда преступлений, то и дело выливавшаяся в поджог или открытый мятеж, который приходилось подавлять с помощью территориальных войск. Нет смысла много говорить об этом; те, у кого это не запечатлелось навеки в душе, недостойны называться англичанами; и вы, английские мальчики, для которых пишется эта книга (да благословит Бог ваши весёлые лица и добрые сердца!), скоро узнаете всё это на собственном опыте.

* за время войны – имеются в виду наполеоновские войны.

В такой-то приход и в такое общество попал отец Артура, молодой женатый священник двадцати пяти лет, полный веры, надежды и любви. Он боролся со всем этим как мужчина, и немало прекрасных утопических идей об усовершенствовании человечества, замечательном гуманизме и тому подобном было выбито при этом у него из головы; их заменила настоящая, неподдельная христианская любовь ко всем этим бедным людям, которые борются, грешат и страдают. Он чувствовал себя одним из них; с ними и для них он тратил своё состояние, здоровье и жизнь. Он боролся как мужчина и получил награду. Наградой были не серебряные чайники и подносы с цветистыми надписями, расписывающими его добродетели и признательность благовоспитанной паствы; не кругленькое состояние и сан каноника, за которыми он никогда не гонялся; не вздохи и хвалы высокопоставленных вдов и состоятельных дам, которые вышивали бы для него комнатные туфли, накладывали ему сахар в чай и называли «преданным Господу». Его наградой было уважение, которое против собственной воли чувствовали к нему люди, считавшие всех, принадлежащих к его сословию, своими естественными врагами; его наградой были страх и ненависть всех, кто поступал плохо и несправедливо, будь то хозяин или рабочий; его наградой был вид женщин и детей, которые день ото дня выглядели всё более ухоженно и вели себя всё более по-человечески, на радость и себе самим, и своим мужьям и отцам.

Всё это, конечно, потребовало времени, сил и упорного труда с потом и кровью. Артур считал всё это само собой разумеющимся; он не жалел себя и не считал мучеником, хотя постарел раньше времени от труда и забот, а душный воздух лачуг, в которых гнездилась лихорадка, стал сказываться на его здоровье. Жена помогала ему во всём. До замужества она вращалась в обществе, ею восхищались, за нею бегали; и лондонский свет, к которому она принадлежала, жалел бедную Фанни Эвелин, когда она вышла замуж за молодого священника и поселилась в дымной дыре под названием Терли, настоящем рассаднике атеизма и чартизма*, откуда все приличные семьи уехали ещё много лет назад. Однако её это, похоже, не беспокоило. Она не скрывала, что, если её муж жил среди зелёных полей, рядом с приятными соседями, ей это нравилось бы больше. Однако они жили там, где жили; воздух, в общем-то, был не так уж плох, и люди тоже были хорошие, вежливые с вами, если вы были вежливы с ними, особенно когда как следует попривыкнут; и они с мужем не ждали чудес и не думали, что тут же сделают из них образцовых христиан. И вот он и она тихонько делали своё дело, разговаривая с людьми и относясь к ним как к равным. Они не считали, что делают что-то из ряда вон выходящее, поэтому в них не было той снисходительности и принуждённости, которые так раздражают независимых бедных. Постепенно они завоевали уважение и доверие; и через шестнадцать лет вся округа смотрела на него, как на человека, к которому и хозяева, и рабочие могут обратиться в случае забастовки, и все – в случае ссор или затруднений, зная, что он скажет своё правдивое и справедливое слово бесстрашно и нелицеприятно. А женщины, если приключалась какая-нибудь беда, шли за советом к ней, как к другу, не говоря уже о детях, которые боготворили самую землю, по которой она ступала.

* чартизм – политическое и социальное движение в Англии с конца 1830-х до конца 1840-х гг., получившее своё название от поданной в 1839 г. парламенту петиции, называвшейся хартией или народной хартией (People’s Charter). Основные требования хартии заключались в шести пунктах: избирательное право для всех мужчин старше 21 года, тайное голосование, отмена имущественного ценза для членов парламента, равные избирательные округа, выплата жалованья членам парламента, годичный срок парламентских полномочий.

У них было трое детей, две дочери и сын, маленький Артур, который был вторым в семье. С раннего детства он отличался слабым здоровьем, родители думали, что он склонен к туберкулёзу, и потому не посылали в школу. Отец учил его дома сам. Он стал постоянным спутником отца и приобрёл от него немалые познания в науках и интерес к таким материям, до которых большинство мальчиков дорастает в гораздо более старшем возрасте.

Когда ему пошёл тринадцатый год, и отец, наконец, решил, что он достаточно окреп для того, чтобы отправиться в школу, в городе началась страшная эпидемия сыпного тифа. Всё прочее духовенство и почти все врачи сбежали; работа с удесятерённой силой навалилась на тех, кто остался. Артур и его жена оба подхватили тиф; он умер несколько дней спустя, а она выздоровела и ухаживала за ним до самого конца, и его последние слова были обращены к ней. Он умер в сознании и встретил смерть спокойно и радостно, потому что без страха оставлял жену и детей в руках Господина и Друга, который жил и умер за него, и за которого он тоже, в меру своих сил, жил и умер. Скорбь его вдовы была глубокой и светлой; больше, чем чем-либо ещё, она была тронута просьбой со стороны Клуба Свободомыслящих, основанного в городе кое-кем из фабричных рабочих, против которого её муж боролся изо всех сил и почти подавил, о том, чтобы кому-нибудь из членов клуба разрешили нести гроб. Для этой цели были выбраны двое из них, и они вместе с шестью другими рабочими, его друзьями и соратниками, несли его до могилы, – человека, который продолжал сражаться на стороне Господа даже после смерти. В тот день в приходе не работали магазины и фабрики, но никто из хозяев не приостановил выплату жалованья за день; и ещё долгие годы после этого городской люд чувствовал, как ему не хватает этого храброго, полного надежды и любви священника и его жены, которые учили их взаимной терпимости и предупредительности, и которым почти удалось показать им, на что был бы похож этот старый мир, если бы люди жили для Бога и друг для друга, а не для самих себя.

Какое отношение всё это имеет к нашей истории? Друзья мои, рассказчику нужно давать возможность рассказывать так, как он считает нужным, иначе ничего стóящего вы от него не услышите. Я должен был показать вам, каким был человек, родивший и воспитывавший Артура, а иначе вы не поверили бы в него; осталось бы непонятным, как этот робкий и слабый мальчик мог делать то, чего боялись даже самые сильные и храбрые, и как получилось, что он, сам того не осознавая, с первых же шагов сумел дать почувствовать своё влияние и пример, не делая ни малейших попыток обратить кого-то в свою веру. Дух его отца жил в нём, и Друг, на попечение которого отец оставил его, не обманул доверия.

В тот день после ужина и потом почти каждый вечер в течение нескольких лет Том и Артур, иногда вместе с Истом, иногда ещё с кем-нибудь из своих приятелей, читали главу из Библии, а потом обсуждали её. Сначала Том был удивлён и даже шокирован тем, как Артур читал эту книгу и говорил о мужчинах и женщинах, про которых в ней шла речь. В первый вечер они открыли главы о голоде в Египте*, и Артур стал говорить об Иосифе так, как будто это был один из современных им государственных деятелей, например, лорд Грей с его Биллем о реформе**; только персонажи Библии были для него куда более живыми реалиями. Том понял, что Библия для него – яркая и захватывающая история реальных людей, которые могли поступать правильно или неправильно, точно так же, как те, кто окружал их в Рагби – Доктор, учителя, шестиклассники. Но скоро изумление прошло, завеса спала с его глаз, и эта книга навсегда стала для него великой Божественной и человеческой книгой, а люди, описанные в ней, на которых он раньше смотрел как на что-то, совершенно непохожее на него самого, стали его друзьями и советчиками.

* Ветхий завет, книга Бытие, главы 41 – 47.

** лорд Грей с его Биллем о реформе – Чарльз Грей, 2-й граф Грей (Charles Grey, 1764 – 1845) – британский премьер-министр в 1830 – 34 гг., принадлежал к партии вигов. Его пребывание в этой должности ознаменовалось двумя важными свершениями – отменой рабства во всей Британской империи в 1833 г. и Актом о реформе (в тексте – Биллем) 1832 г., согласно которому была проведена реформа Палаты общин, нижней палаты английского парламента. В честь графа Грея назван популярный сорт чая Earl Grey («Граф Грей»), ароматизированный бергамотовым маслом. По легенде, этот сорт чая стал впервые известен европейцам после того, как был подарен графу Грею неким индийским раджей (согласно другой версии – китайским мандарином) в знак признательности за то, что слуга графа спас от когтей тигра сына раджи. Название этого чая иногда переводят как «Седой граф». Это неправильно. Грей – это фамилия.

Для нашего повествования будет вполне достаточно описания одного из таких вечерних чтений, и я расскажу о нём сейчас, раз уж мы коснулись этой темы, хотя оно имело место примерно через год после описанных событий и гораздо позже, чем то, о чём будет рассказано в следующей главе.

Однажды вечером Артур, Том и Ист вместе читали историю Наамана, пришедшего к Елисею, чтобы тот излечил его от проказы*. Когда они закончили главу, Том резко захлопнул книгу.

* Ветхий Завет, книга 4-я Царств, глава 5.

– Терпеть не могу этого Наамана, – сказал он. – После всего, что он видел и чувствовал, пойти и поклониться в доме Риммона только потому, что его изнеженный негодяй хозяин делал это! Удивляюсь, зачем вообще Елисей его вылечил. Как он, должно быть, его презирал!

– Вечно ты начинаешь спорить, не разобравшись, – возразил Ист, который всегда принимал противоположную сторону, отчасти из желания поспорить, отчасти по убеждению. – Откуда ты знаешь, может, он потом передумал? И с чего ты взял, что его хозяин был негодяй? В книге это не говорится, и в его письме тоже ничего такого не было.

– Ну и что? – ответил Том. – Для чего Нааман вообще говорил о поклонении, если не собирался этого делать? Вряд ли он мог передумать, когда ушёл от пророка обратно ко двору.

– Но послушай, Том, – сказал Артур, – ведь Елисей говорит ему: «Иди с миром». Он не сказал бы так, если бы Нааман поступил плохо.

– По-моему, это значит просто «Ты не тот человек, за которого я тебя принимал».

– Ну нет, так не годится, – сказал Ист. – Читай слова так, как они написаны, и не выдумывай того, чего нет. Мне нравится Нааман, по-моему, он отличный парень.

– А мне – нет, – решительно возразил Том.

– Я думаю, Ист прав, – сказал Артур. – По-моему, нужно выбирать лучший из возможных путей, даже если это не самый лучший из существующих. Не каждый рождён быть мучеником.

– Вот-вот, – сказал Ист, – это он оседлал своего любимого конька. Сколько раз я говорил тебе, Том, что гвоздь нужно вбивать туда, где вбивается!

– А сколько раз я тебе говорил, – возразил Том, – что гвоздь всегда вобьётся туда, куда нужно, если бить достаточно долго и сильно. Ненавижу полумеры и компромиссы.

– Нашему Тому нужно или всё, или ничего, – засмеялся Ист. – Он скорее будет сидеть без хлеба вообще, чем согласится на половину буханки.

– Не знаю, – сказал Артур, – всё это очень сложно. Но разве нельзя путём компромисса прийти к чему-то хорошему и правильному, я имею в виду, если при этом не нарушается принцип?

– В том-то и дело, – сказал Том. – Я не возражаю против компромисса, если не нарушается принцип.

– А как же, – засмеялся Ист. – Артур, я давно уже его раскусил, и ты тоже когда-нибудь поймёшь, что к чему. Послушать его, так на свете нет другого такого рассудительного парня! Он всегда хочет только того, что хорошо и правильно, только когда начинаешь выяснять, что же именно хорошо и правильно, всегда оказывается, что это то, чего хочет он, а не то, чего хочешь ты. Вот это и есть компромисс с его точки зрения. Я тоже не против компромисса по-брауновски, но только тогда, когда наши интересы совпадают.

– Ладно, Гарри, хватит шуток, я серьёзно, – сказал Том. – Вот от чего у меня прямо мурашки бегут по коже, – и он перевернул страницы в Библии и прочитал:

– И отвечали Седрах, Мисах и Авденаго, и сказали царю Навуходоносору: нет нужды нам отвечать тебе на это. Бог наш, Которому мы служим, силён спасти нас от печи, раскалённой огнём, и от руки твоей, царь, избавит. Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем и золотому истукану, которого ты поставил, не поклонимся*.

* Ветхий Завет, книга Пророка Даниила, глава 3, стих 16 – 18, Синодальный перевод.

Последний стих он прочитал дважды, делая ударения на отрицаниях и задерживаясь на них, как будто они доставляли ему настоящее удовольствие, и ему было трудно с ними расстаться.

С минуту они помолчали, а потом Артур сказал:

– Это отличная история, Том, но, по-моему, она не доказывает твою точку зрения. Иногда существует только один путь – наивысший, и тогда находятся люди, которые могут ему следовать.

– Наивысший путь есть всегда, и он-то и есть правильный, – сказал Том. – Сколько раз за прошлый год Доктор говорил нам это в своих проповедях, хотел бы я знать?

– Тебе не удастся убедить нас, правда, Артур? Сегодня компромисса по-брауновски у нас не будет, – сказал Ист и поглядел на свои часы. – Уже начало девятого, нужно готовиться к первому уроку. Какая скукотища!

Они раскрыли книги и принялись за работу; но Артур не забыл об этом разговоре и много потом думал об этом.

Предыдущая

Следующая