© Юлия Глек, перевод и примечания, 2006.

ТОМАС ХЬЮЗ

THOMAS HUGHES

ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ ТОМА БРАУНА

TOM BROWN’S SCHOOLDAYS

Перевод и примечания Юлии Глек

Оригинал здесь http://www.gutenberg.org/ebooks/1480

Часть II

Глава VIII

Последний матч Тома Брауна

Дарует небо твёрдость в свой черёд,

Чтоб с жизненными бурями бороться.

Отчаянием обернётся

Несбыточных мечтаний плод.

А. Х. Клаф, «Амбарвалия»

Предисловие переводчика

Итак, занавес поднимается над последним актом нашей маленькой драмы – потому что жестокосердные издатели предупреждают меня, что книжка в одном томе должна по необходимости иметь конец. Что ж, ладно! Даже самые приятные вещи на свете рано или поздно заканчиваются. Я едва ли думал, когда начинал писать эти страницы, чтобы чем-нибудь заняться во время своего долгого пребывания на водах, что давно прошедшие сцены, столько лет тихо пролежавшие в каком-то пыльном уголке моей памяти, предстанут передо мной так живо, ярко и ясно, как будто всё это случилось только вчера. Эта книга оказалась благодарной работой, и мне остаётся только надеяться, что вам, дорогие мои юные друзья, читающие эти строки (а вы, безусловно, мои друзья, раз дошли вместе со мной так далеко), хотя бы вполовину так, как мне, жаль, что мы подошли к последнему этапу.

Была во всём этом и печальная сторона. Когда оживали старые сцены, оживали и их действующие лица, и много могил в Крыму и далёкой Индии, да и на тихих сельских кладбищах нашей дорогой старой страны как будто раскрылись и отдали своих мертвецов, и я снова видел их и слышал их голоса, как в старые школьные дни. Но грустно не это. Как может это печалить нас, если мы верим в то, чему учил нас наш Господь? Как может это печалить нас, если один поворот мирового колеса – и мы снова окажемся рядом с ними, и возможно, снова будем учиться у них, как когда мы были новенькими?

Оживали и другие знакомые лица, – тех, кто когда-то был дорог нам, а потом вдруг пропал из виду. Живы они или умерли? Неизвестно. Но мысль о них также не несёт печали. Где бы они ни были, мы по-прежнему можем верить, что они делают дело Господне и получают свою награду.

Но есть и такие, которых мы до сих пор иногда встречаем на улице, знаем, где они живут и где любят бывать, и которых мы могли бы повидать в любой день, если бы у нас возникло такое желание, – и всё же мы дальше от них, чем от мёртвых и тех, кого давно потеряли из виду. Да, есть и такие, их не может не быть, и в этом-то заключается печальная сторона школьных воспоминаний. Но и среди этих старых товарищей, от которых нас отделяет нечто большее, чем пространство и время, найдутся те, с которыми мы чувствуем, что сможем ещё встать плечом плечу тогда, когда времени больше не будет*. Сейчас, возможно, мы думаем друг о друге как об опасных фанатиках или узколобых изуверах, с которыми будем расходиться всё больше и больше до самого конца своей жизни без всякой надежды на примирение, и которых мы считали бы своим долгом посадить в тюрьму или повесить, если бы нам дали такую власть. Что ж, мы должны идти своим путём, а они – своим, до самого конца. Слова нашего собственного поэта** из Рагби могут послужить утешением в этом испытании:

ТОМАС ХЬЮЗ: краткий биографический очерк

Часть I

I

Семейство Браунов

II

Деревенский праздник

III

Войны и альянсы

IV

Почтовая карета

V

Рагби и футбол

VI

После матча

VII

Вхождение в колею

VIII

Война за независимость

IX

Череда неприятностей

Часть II

I

Ветер перемен

II

Новенький

III

Артур находит друга

IV

Любители птиц

V

Драка

VI

Лихорадка в школе

VII

Дилеммы и решения Гарри Иста

VIII

Последний матч Тома Брауна

IX

Finis

Два корабля на водной шири

Видны бок о бок в час заката.

А утром между ними мили,

Бриз разлучил их без возврата.

Так часто старые друзья

При новой встрече замечают,

Что жизни мощная струя

Их друг от друга отдаляет.

Но порт один у кораблей,

И цель одна, куда б не плыли,

И компас их среди морей

Ведёт туда по водной шири.

И если встретиться в пути

Им, может быть, не суждено,

То гавань тихая вдали

Соединит их всё равно.

* «…времени больше не будет» – Новый завет, Откровение Иоанна Богослова, глава 10, стих 6.

** Артур Хью Клаф (Arthur Hugh Clough, 1819 – 1861) – английский поэт, закончивший школу Рагби.

Это не просто пожелание, это пророчество. Так что по этим старым друзьям, которые больше нам уже не друзья, мы хоть и скорбим, но не без надежды. И только по тем, которые кажутся нам потерявшими цель и направление и беспомощно несущимися прямо на скалы или в зыбучие пески; только по тем, кто тратит свою жизнь на служение миру, плоти и дьяволу, кто живёт для себя одного, а не для своих сограждан, своей страны и Бога, мы скорбим по-настоящему и молимся за них без твёрдой надежды, уповая лишь на то, что Тот, в чьих руках их жизни находятся точно так же, как наши, Тот, Кто умер за них так же, как за нас, и видит все свои творения

Совсем иным, нездешним взглядом,

Способным многое прощать*,

сумеет по-своему и в своё время привести их к Себе.

* Альфред Теннисон, «Памяти Артура Хэллама», LL.

Прошло ещё два года, и в Рагби опять конец летнего полугодия; собственно говоря, школа уже распущена. Экзамены пятого класса закончились на прошлой неделе, за ними последовали Речи, а затем экзамены шестого класса на право получения школьных стипендий*, которые тоже уже завершились. Мальчишки разлетелись навстречу всем четырём ветрам, кроме местных ребят и школьной команды по крикету, а также нескольких энтузиастов, которые попросили разрешения остаться в своих корпусах, чтобы посмотреть крикетные матчи. Потому что в этом году ответный Уэллесбернский и Мэрилбонский матчи проходят в Рагби, к великому восторгу всего города и окрестностей, и глубокому разочарованию тех юных игроков, которые в течение последних трёх месяцев рассчитывали покрасоваться на площадке Лорда**.

* школьные стипендии (Exhibitions) – некоторые британские школы предоставляют денежные пособия для продолжения образования своим лучшим выпускникам.

** площадка Лорда (Lord’s Cricket Ground) – крикетное поле в Лондоне, принадлежащее Мэрилбонскому крикетному клубу. Названо в честь своего основателя Томаса Лорда. Существует и поныне.

Крикет на площадке Лорда. Матч Итон – Хэрроу.

Раскрашенная вручную иллюстрация из газеты The Illustrated Sporting and Dramatic News от 21 июля 1877 г.

Иллюстрация с сайта Antique Prints, Maps & Charts

http://www.antique-prints-maps.com/acatalog/Cricket_antique_prints.html

Доктор вчера утром отправился на озёра после беседы с капитаном крикетной команды в присутствии Томаса о том, где будут проходить обеды во время матча*, и прочих моментах, важных для подобающего проведения торжеств; также он предупредил их, чтобы в пределах школьного двора не было спиртного, а ворота запирались не позднее девяти часов.

* обеды во время матча – крикетные матчи длятся по многу часов, иногда даже по нескольку дней. Вполне естественно, что делаются перерывы на еду.

Уэллесбернский матч сыграли вчера с огромным успехом, школа опередила соперников на три викета*. А сегодня – великое событие крикетного сезона, Мэрилбонский матч. Что это был за матч! Лондонская команда приехала вечерним поездом накануне и как раз успела увидеть окончание предыдущего матча. Как только он закончился, их ведущие игроки и арбитр осмотрели площадку, нещадно её критикуя. Их сопровождал капитан школьной команды и ещё пара игроков, которые уже играли с людьми Лорда и знали старого мистера Эйслеби** и кое-кого из его команды; остальные игроки школы восхищённо наблюдали за ними из-под Трёх Деревьев, спрашивали друг у друга имена прославленных незнакомцев и подробно пересказывали, сколько пробежек сделал каждый из них в последних матчах согласно отчёту в «Беллз Лайф». Они были с виду такие выносливые, жилистые и усатые, что их юные соперники сильно упали духом. Наконец, площадка для игры была выбрана, и два человека стали поливать её водой и утрамбовывать, чтобы подготовить к завтрашнему дню. И тут, поскольку ещё не стемнело, кто-то предложил устроить танцы на траве. Школьный двор был полон горожан с семействами, и идея была подхвачена с энтузиазмом. Корнетист оказался поблизости; в пять минут школьная команда и с полдюжины уэллесбернских и мэрилбонских игроков раздобыли себе партнёрш и начали отплясывать контрданс***. Рядом тут же собралась толпа, и новые пары присоединялись каждую минуту, пока, наконец, их не набралось штук сто. А длинный ряд школьных зданий задумчиво смотрел на них, и последние лучи заходящего солнца пылали в каждом окне, а ужасно взволнованные грачи шумели на верхушках деревьев, решив, по-видимому, устроить свой собственный контрданс, и большой флаг лениво развевался по ветру. Такое зрелище порадовало бы сердце нашего славного основателя, Лоренса Шериффа****, если он был хотя бы наполовину таким хорошим человеком, каким я себе его представляю. Весёлое было зрелище! Но с точки зрения капитана школьной крикетной команды ценным здесь было то, что его юные игроки отбросили свою застенчивость и благоговейный ужас перед командой Лорда. Они вовсю веселились вместе с ними, потому что чужаки принимали во всём этом самое горячее участие, и, отбросив свои сигары, танцевали и кричали как мальчишки, а старый мистер Эйслеби в своей белой шляпе стоял неподалёку, опершись на биту, и с удовольствием на это смотрел. «Эти танцы стоят тридцати завтрашних пробежек, для Рэгглза и Джонсона это настоящий ключ к успеху, – размышляет молодой руководитель, стоя рядом с мистером Эйслеби и не отходя от него ни на шаг, потому что чувствует, что репутация школы в том, что касается вежливости, лежит сейчас на его плечах.

* викет – устоявшейся крикетной терминологии на русском языке не существует. Слово wicket разные источники переводят как «викет», «воротца» или «калитка». Он представляет собой три вбитых в землю деревянных столбика с лежащими на них перекладинами. Задача подающего игрока (bowler) – разрушить викет броском крикетного мяча, задача отбивающего (batsman) – отбить мяч битой и не дать разрушить викет. Всего викетов два. Очки засчитываются за пробежки между викетами, которые отбивающие делают, пока команда соперников не вернёт отбитый мяч к викету. Если школа опередила соперников на три викета, это значит, что после последнего тура подач (innings) соперникам оставалось ещё разрушить три викета для того, чтобы вывести из игры всех игроков команды школы, т.е. победила школа.

** Эйслеби, Бенджамин (Benjamin Aislabie, 1774 – 1842) – секретарь Мэрилбонского крикетного клуба, прославленный игрок своего времени.

*** контрданс – английский народный танец.

**** Лоренс Шерифф (Lawrence Sheriff, 1510 – 1567) – основатель публичной школы Рагби, придворный бакалейщик королевы Елизаветы I, пожалованный ею во дворянство.

Подающий (bowler).

Рисунок Генри Коллера  (Henry Coller), опубликованный около 1928 – 30 г. в одном из журналов.

Иллюстрация с сайта Antique Prints, Maps & Charts

http://www.antique-prints-maps.com/acatalog/Cricket_antique_prints.html

Отбивающий (batsman).

Цветная литография Э. Шевалье Тэйлора (A. Chevallier Taylor)

Около 1905 г.

Иллюстрация с сайта Antique Print Room

http://www.antiqueprintroom.com/catalogue/view-catalogue?id=6b3b18971b40d8a6cc610112acc70383&sessid=fe8742b253e606d50e458cda8bc99acb

Но вот пробило без четверти девять, старый Томас беспокойно заёрзал с ключами в руках, и тут капитан вспомнил прощальное предупреждение Доктора и сразу же остановил корнетиста, несмотря на громкие протесты со всех сторон; толпа рассеялась и покинула школьный двор, а команда отправилась в Школьный корпус, где по распоряжению Доктора им были предоставлены постели и ужин.

За ужином они долго совещались о том, кто будет первым отбивать, а кто – подавать первый овер*, и какой тактики следует придерживаться; а самые юные утверждали, что совсем не будут нервничать, и превозносили своих противников как самых компанейских парней на свете, за исключением разве что своих старых друзей из Уэллесбернской команды.

* овер (over) состоит из шести подач, подаваемых одним и тем же игроком. Один и тот же игрок не имеет права подавать два овера подряд.

Утро выдалось тёплое и ясное, к огромному облегчению всех беспокойных юнцов, которые специально встали пораньше, чтобы посмотреть погоду. Перед завтраком школьная команда в полном составе спустилась вниз, чтобы окунуться в холодную ванну в углу двора. Площадка была в отличном состоянии, и к десяти часам, ещё до того, как появились зрители, всё было готово к началу матча. Двое игроков команды Лорда заняли свои места возле викетов; школа, с обычной щедростью молодых, пропустила своих соперников вперёд. Арбитр подходит к викету и объявляет начало игры, – и вот матч начался.

– Отличная подача! Молодец, Джонсон! – кричит капитан, поймав мяч и подбрасывая его выше деревьев, на которых гнездятся грачи, в то время как третий игрок Мэрилбонской команды уходит от викета, а арбитр заново устанавливает средний столбик и перекладины.

– Сколько пробежек?

Трое игроков бегут к столу, за которым ведётся счёт, и через минуту возвращаются к команде, которая кучкой собралась между викетами.

– Всего восемнадцать пробежек, а сбито три викета!

– Да здравствует Рагби! – кричит Джек Рэгглз, самый крупный и сильный игрок в команде, становится на голову и дрыгает ногами в воздухе от восторга, пока стоящий рядом с ним не переворачивает его на спину, схватив за ноги.

– Спокойно, Джек, не будь ослом, – говорит капитан. – Мы ещё не выиграли. А теперь внимательней, – добавляет он, глядя, как к викету подходит мощный на вид игрок с длинными руками и непокрытой головой. – Этот делает больше пробежек, чем любой другой игрок в Англии.

Новый игрок задал работы им всем: он отбивает с огромной силой, а бегает прямо-таки молниеносно. На месте он практически не стоит. Для школьной команды это самый твёрдый орешек за весь матч: за десять минут у них сменилось трое подающих, и никто не смог вывести его из игры. Джек Рэгглз в ярости начинает со всей силы швырять мяч к дальнему викету, пока капитан строго не останавливает его. Но это всё, что он может сделать для того, чтобы успокоить свою команду, хотя знает, что сейчас всё зависит именно от этого. Постепенно счёт подползает к пятидесяти, и ребята падают духом, а зрители, которых собралось великое множество, хранят полное молчание. Отбивающий не даёт им ни минуты передышки, мяч так и отлетает от его биты во все части поля, и поймать его до того, как он ударится о землю, совершенно невозможно*. Но крикет полон чудесных случайностей, и богиня этой игры обожает сбивать спесь с самых искусных игроков. Джонсон выходит из себя и со злости бросает мяч слишком далеко влево; отбивающий делает шаг по направлению к мячу и красиво отбивает его туда, где игрок поля** стоит очень далеко, на самом краю площадки. Мяч проносится в трёх футах над землёй и каким-то непостижимым образом застревает между пальцами его левой руки, к полному изумлению и его самого, и всех присутствующих. Так на этом поле мяч никто не ловил в течение многих лет, и крики болельщиков просто оглушительны. «Вот это крикет», – говорит капитан, бросаясь на траву у покинутого викета и переводя дыхание. Он чувствует, что кризис позади.

* Если игрок команды противника сможет поймать отбитый мяч до того, как он коснется земли, то отбивающий выходит из игры, и дальше отбивать будет другой член его команды.

** игрок поля – в крикете это один из игроков, чья задача – как можно скорее доставить обратно к викету отбитый мяч, чтобы команда соперников успела сделать как можно меньше пробежек.

Мне хотелось бы описать здесь весь этот матч: как капитан вывел из игры следующего отбивающего, и как он подавал старому мистеру Эйслеби, который отбивал последним; как команда Лорда к половине первого сделала девяносто восемь пробежек; как капитан пошёл отбивать первым, чтобы подать пример, и красиво заработал двадцать пять очков; и как после первой серии подач школа Рагби отставала всего на четыре очка. И какой замечательный обед был в здании школы, и как тот самый каверзный отбивающий пел отличные шуточные песни, и как потом мистер Эйслеби произнёс на редкость прочувствованную речь. Но на всё это здесь не хватит места, поэтому вы должны вообразить себе всё это сами. А мы теперь перейдём прямо к половине восьмого вечера: школа опять отбивает, сбито пять викетов, и для победы необходимо сделать всего тридцать две пробежки. Мэрилбонская команда во второй серии подач играла довольно небрежно, но теперь они стараются изо всех сил, чтобы спасти матч.

Весь школьный двор полон здоровой, весёлой, счастливой жизни, но я хочу обратить ваше особое внимание на небольшую группу на склоне «островка», обращённом к крикетной площадке. Она состоит из трёх человек; двое сидят на скамейке, а один – прямо на земле у их ног. Первый – высокий и худощавый, с кустистыми бровями и насмешливой улыбкой, по всей видимости, священнослужитель. Он небрежно одет, и вид у него довольно измождённый, что неудивительно, если учесть, что позади у него шесть недель экзаменационной работы; а теперь он греется на вечернем солнышке и радуется жизни, хотя, похоже, не очень-то хорошо знает, куда девать свои руки и ноги. Это наш старый знакомый, тот самый молодой учитель, с которым нам уже приходилось встречаться раньше; с тех пор он многое приобрёл, что сразу заметно по его лицу.

А рядом с ним, в белой фланелевой рубашке и таких же брюках, в соломенной шляпе, желтых крикетных туфлях и с капитанским поясом, сидит здоровенный парень почти шести футов ростом. У него румяное загорелое лицо, бакенбарды, курчавые каштановые волосы и смеющиеся глаза. Он сидит, опершись локтями о колени, и поглаживает свою любимую биту, с которой набрал сегодня не то тридцать, не то сорок очков. Это Том Браун, который превратился в молодого человека девятнадцати лет; он староста и капитан школьной крикетной команды, и сегодня его последний день в качестве ученика Рагби. Остаётся только надеяться, что он настолько же поумнел, насколько вырос с тех пор, как мы встречались с ним в последний раз.

У его ног на тёплой сухой земле по-турецки сидит Артур; одет он так же, как Том, и на коленях у него лежит бита. Он тоже уже не мальчик, пожалуй, в меньшей степени мальчик, чем Том, если судить по вдумчивому выражению его лица. Он немного бледнее, чем хотелось бы, однако вся его фигура, хотя и тонкая, но крепкая и энергичная; вся его прежняя робость куда-то пропала и сменилась сдержанным весельем, которым так и лучится его лицо, когда он прислушивается к обрывкам разговора между двумя другими и сам участвует в нём время от времени.

Все трое с большим интересом следят за игрой и присоединяются к одобрительным крикам, которыми сопровождается каждый хороший удар. Приятно видеть, как свободно и дружески разговаривают ученики с учителем, – вполне уважительно, но без всякой принуждённости и откровенно. Том явно оставил свою старую идею «естественных врагов», по крайней мере в том, что касается этого преподавателя.

Но давайте же послушаем, о чём они говорят, и посмотрим, какие выводы мы сможем из этого сделать.

– Я не возражаю против вашей теории, – говорит учитель, – и признаю, что вы сами служите её прекрасным доказательством. Но возьмем, к примеру, такого автора, как Аристофан, вы же проходили с Доктором одну из его пьес в этом полугодии, не так ли?

– Да, «Всадников», – ответил Том.

– Так вот, я уверен, что вы смогли бы в два раза лучше оценить её замечательный юмор, если бы больше внимания уделяли учёбе.

– Знаете, сэр, мне кажется, никто из нашего класса не получил больше удовольствия, чем я, от стычек между Клеоном и Колбасником, правда же, Артур? – сказал Том, подталкивая его ногой.

– Да, так оно и было, – сказал Артур, – думаю, сэр, вы привели неудачный пример.

– Вовсе нет, – сказал учитель, – взять хоть эти стычки, разве можно полностью оценить их, если вы не владеете оружием в совершенстве? А оружие в данном случае – это язык, над которым вы, Браун, никогда и вполовину не работали так, как следовало бы. Поэтому вы наверняка упустили все тонкие оттенки значений, которые составляют основную часть юмора.

– Здорово сыграно, браво, Джонсон! – закричал Артур, роняя биту и бешено аплодируя, и Том тут же присоединился к нему, крикнув «Браво, Джонсон!» так, что было слышно у самой часовни.

– Что такое? Я не видел, – спросил учитель. – Им удалось сделать всего одну пробежку, кажется?

– Нет, но какой мяч! Его мог спасти только этот поворот запястья, и он сделал его. Браво, Джонсон!

– Однако здорово они подают, – сказал Артур, – как видно, проигрывать не собираются.

– Вот, пожалуйста, – снова вклинился учитель, – именно об этом я вам и толкую последние полчаса. Всё дело в нюансах. Я не понимаю игру в крикет, и потому не могу в должной мере оценить все эти тонкие приёмы, про которые вы говорите, что в этом и заключается вся соль игры, хотя, когда вы или Рэгглз сильно отбиваете мяч, это мне понятно, и я радуюсь не меньше других. Видите аналогию?

– Арбитр выводит его из игры, смотри, Том! – кричит Артур. – Как глупо, зачем так бежать!

– Ничего не поделаешь, он и так сыграл хорошо. Чья сейчас очередь отбивать?

– Не знаю, твой список остался в палатке.

– Пойдём посмотрим, – сказал Том, вставая, но в этот момент к «островку» подбежали Джек Рэгглз и ещё несколько игроков.

– Браун, можно, я буду следующим? – кричит Джек.

– А кто следующий по списку? – спрашивает капитан.

– Винтер, а потом Артур, – отвечает парень со списком в руках, – но нам надо сделать ещё двадцать шесть пробежек, а времени мало. Я слышал, как мистер Эйслеби сказал, что ровно в четверть девятого прекратит игру.

– Пожалуйста, пусть будет Рэгглз, – хором просят ребята, и Том уступает скрепя сердце.

– Боюсь, что из-за этой глупости я проиграл матч, – говорит он и садится снова. – Они наверняка выведут Джека из игры минуты за три-четыре; зато вы, сэр, сможете увидеть пару сильных ударов, – добавляет он, поворачиваясь к учителю и улыбаясь.

– Оставьте вашу иронию, Браун, – отвечает учитель. – Я уже начинаю понимать тонкости. Это действительно благородная игра!

– Правда же? Но это больше, чем игра. Это общественный институт, – говорит Том.

– Да, – соглашается Артур, – это врождённое право каждого британского мальчишки, молодого или не очень, точно так же, как хабеас корпус* и суд присяжных – врождённое право каждого британца.

* хабеас корпус (лат. habeas corpus) – институт англо-американского процессуального права, предоставляющий (в ряде случаев) заинтересованным лицам право требовать доставки в суд задержанного или заключённого для проверки оснований лишения свободы. Эта практика официально закреплена законом 1679 г. о процедуре проверки судом правомерности арестов (Habeas Corpus Act).

– Мне кажется, она ценна тем, что учит дисциплине и ответственности друг за друга, – продолжал учитель, – эта игра чужда эгоизму. Индивидуум растворяется в команде; он играет не для того, чтобы выиграть, а для того, чтобы выиграла его команда.

– Истинная правда, – сказал Том. – Вот почему футбол или крикет, если как следует подумать, намного лучше, чем «Собаки и зайцы» или любая другая игра, цель которой – прийти первым или победить одному, а не победа команды.

– И потом, капитан команды по крикету! – сказал учитель. – Какое положение он занимает в школьном мире! Его можно сравнить с положением Доктора; тут требуется и умение, и мягкость, и строгость, и множество других ценных качеств.

– Да, только вот где бы всё это раздобыть? – сказал Том, смеясь. – Потому что их ему явно не хватает, а то он не свалял бы сегодня такого дурака, когда разрешил Джеку Рэгглзу отбивать вне очереди.

– Да, Доктор бы так не поступил, – рассудительно заметил Артур, – Том, тебе ещё учиться и учиться искусству управления.

– Скажи об этом Доктору и попроси, чтобы он разрешил мне остаться здесь до двадцати лет. Я не хочу уезжать.

– У Доктора как руководителя действительно есть чему поучиться, – вставил учитель. – Возможно, сейчас наша школа – единственный уголок Британской империи, который управляется тщательно, мудро и твёрдо. С каждым днём я всё больше и больше благодарен судьбе за то, что попал сюда и работаю под его руководством.

– Я тоже, – сказал Том, – и мне всё больше и больше жаль, что надо уезжать.

– На что здесь не посмотришь, всё напоминает о каком-нибудь его полезном нововведении, – продолжал учитель. – Взять хотя бы этот «островок» – вы ведь помните то время, Браун, когда на нём разбивались маленькие клумбы, которые фаги обрабатывали в феврале и марте, на морозе?

– Ещё бы, сказал Том, – как я ненавидел эти два часа после обеда, которые нужно было проводить здесь, ковыряя мёрзлую землю обломком биты! Но кататься в тачке было весело.

– Не сомневаюсь, только это всегда кончалось дракой с горожанами. К тому же воровство цветов для пасхальной выставки из всех садов Рагби было на редкость отвратительным обычаем.

– Да, пожалуй, – сказал Том, потупившись, – но мы, фаги, просто ничего не могли с собой поделать. А какое отношение ко всему этому имеет Доктор и его руководство?

– Думаю, очень большое, – сказал учитель. – Как получилось, что фаги перестали работать на «островке»?

– Ну как же, пасхальные Речи были отложены до Иванова дня, – сказал Том, – и шестой класс решил установить здесь гимнастические снаряды.

– Вот-вот, а кто перенёс Речи и внушил идею с гимнастическими снарядами шестиклассникам, которые стали потом их горячими поклонниками?

– Доктор, наверное, – сказал Том. – Я никогда не задумывался над этим.

– Разумеется, не задумывались, – сказал учитель, – а иначе, хоть вы и были тогда фагом, вместе со всей школой подняли бы крик против нарушения старых обычаев. Именно так Доктор и проводил все свои реформы, если никто ему не мешал, – тихо, естественным путём, заменяя плохое на хорошее, так что плохое отмирало само; решительно, но без спешки. Делалось самое лучшее, что можно было сделать в данный момент, а со всем остальным до поры до времени мирились.

– Да это же собственный метод Тома, – вступил в разговор Артур, подталкивая Тома локтем, – «вбивай гвоздь туда, где вбивается», – в ответ на что Том шутя пихнул его ногой.

– Совершенно верно, – ответил учитель, который не знал предыстории и не понял намёка.

Тем временем Джек Рэгглз, закатав рукава выше локтей и презирая перчатки, направился к викету и приготовился отбить свой первый мяч. Нужно сделать всего двадцать четыре пробежки; если они покажут стабильную игру, победа им обеспечена. Под оглушительные крики своих поклонников Джек делает сначала две пробежки, а потом ещё пять. Теперь остаётся сделать всего семнадцать пробежек, и в запасе ещё четверо отбивающих – можно считать, что победа в кармане!

Овер закончился, и Джек картинно прохаживается около викета, положив биту на плечо, в то время как мистер Эйслеби что-то быстро обсуждает со своими людьми. Затем подавать выходит тот самый каверзный игрок. Джек победоносно машет рукой стоящим у палатки, дескать, ещё три удара – и дело в шляпе.

Увы, Джек, сынок! Этот враг слишком опытен для тебя. Первый мяч овера Джек отбивает со всей своей силой. Если бы этот удар был ещё и кручёный! Но чего нет, того нет, мяч уходит прямо вверх, как будто никогда не вернётся назад. Джек бежит, положившись на судьбу, но подающий уверенно подбегает под самый мяч, просчитывая каждый оборот, ловит его и со словами «Мяч у меня» шутя кидает в спину доблестному Джеку, который с печальным видом уходит от викета.

– Так я и знал, – сказал Том, вставая. – Пойдёмте, игра принимает серьёзный оборот.

Они оставили островок и пошли к палатке, и после серьёзного обсуждения к викету идёт Артур с последним напутствием от Тома не терять головы и держать биту вертикально. На замечание, что Винтер лучший игрок из оставшихся, Том ответил только:

– Артур самый уравновешенный, а Джонсон сделает пробежки, лишь бы только не сбили викет.

– Честно говоря, я удивлён, что Артур в команде, – сказал учитель, пока они стояли вместе перед густой толпой, окружавшей теперь площадку.

– Ну, я не уверен, что он вполне подходит, – сказал Том, – но я не мог не взять его. Для него это очень полезно, а вы представить себе не можете, чем я ему обязан.

Учитель улыбнулся. Часы бьют восемь, и всё поле охватывает возбуждение. Артур, после двух неудачных попыток, зарабатывает очко, и мяч переходит к Джонсону. Подающие и игроки поля играют отменно, Джонсон отбивает им под стать. Он зарабатывает то очко, то два, и умудряется сохранить мяч. Артур поддерживает его и бегает отлично, остаётся всего одиннадцать пробежек; толпа едва дышит. Наконец мяч снова переходит к Артуру, он зарабатывает ещё два очка и, услышав возглас Тома «Здорово сыграно, малый, здорово сыграно!», гордится этим больше, чем тремя наградами за академические успехи.

Но следующий мяч оказывается слишком трудным для новичка, и перекладины викета летят в разные стороны. Осталось сделать девять пробежек и сбить два викета – для человеческих нервов это слишком.

Прежде чем Винтер успевает вступить в игру, у школьного двора останавливается омнибус*, который должен отвезти на поезд команду Лорда, и мистер Эйслеби и Том, посовещавшись, решают, что игра будет закончена после следующего овера. Так заканчивается великий матч. Винтер и Джонсон забирают свои биты и, поскольку мяч однодневный, победа присуждается команде Лорда как набравшей больше очков в первых сериях подач.

* омнибус – многоместная карета с платными местами для пассажиров, совершавшая регулярные рейсы. Омнибусы были широко распространены в XIX веке в Англии и Франции.

Но такое поражение стоит победы. Так думает и Том, и вся школьная команда, и они сопровождают своих победителей до омнибуса и провожают с троекратным «ура!» после того, как мистер Эйслеби пожал всем им руки и сказал Тому:

– Поздравляю вас, сэр, у вас замечательная команда. Надеюсь, вы станете членом нашего клуба, если окажетесь в Лондоне.

Когда Том с командой вернулись во двор, все начали громко требовать продолжения танцев, которые имели вчера такой успех. В это время молодой учитель, как раз собиравшийся уходить со двора, остановил Тома и пригласил его к себе на чашку чая в полдевятого, добавив:

– Я задержу вас не больше, чем на полчаса, и попросите Артура прийти тоже.

– Я бы лучше пошёл с вами прямо сейчас, если не возражаете, – сказал Том. – Мне что-то грустно, и нет настроения танцевать и ужинать с остальными.

– Конечно, пойдёмте, – сказал учитель. – Я подожду вас здесь.

Том ушёл, чтобы забрать из палатки свои вещи и сказать Артуру о приглашении, а своему заместителю – о том, что танцы нужно прекратить, а ворота закрыть, как только настанут сумерки. Артур пообещал прийти, как только станцует разочек. Тогда Том отдал своё снаряжение тем, кто присматривал за палаткой, и тихонько пошёл к воротам, где ждал его учитель, и затем они вместе пошли по Хиллмортон-роуд.

Как и следовало ожидать, дом учителя оказался заперт, а все слуги, по-видимому, лихо отплясывали на траве школьного двора в полное своё удовольствие, совершенно забыв о своём несчастном холостяке-хозяине, единственная отрада которого в том, что касается еды, заключалась в вечерней «посудине с чаем», по выражению наших бабушек. В его случае это выражение оправдывало себя, потому что он всегда пил из блюдечка. Каков же был ужас бедняги, когда он обнаружил, что его оставили на улице! Если бы он был один, то, наверное, не придал бы этому особого значения и ходил взад-вперёд по гравийной дорожке, пока кто-нибудь не пришёл бы; но теперь была задета его репутация хозяина, тем более что гостем был ученик. Однако гость, кажется, посчитал всё это очень забавным и, пока они топтались вокруг дома, взобрался на стену, с которой можно было достать до окна коридора; оказалось, что оно не заперто, и через минуту Том уже был в доме и отпер парадную дверь изнутри. Учитель мрачно усмехнулся своему воровскому проникновению в собственный дом и настоял на том, чтобы оставить открытой парадную дверь и два окна на той же стороне, с целью как следует напугать бездельников по возвращении. Затем оба начали шарить в поисках провизии к чаю, что оказалось нелёгким делом для учителя: он понятия не имел, где что лежит, и к тому же был на удивление близорук. Зато Том с помощью какого-то шестого чувства угадывал, в каких шкафах следует искать на кухне и в кладовой, и вскоре выложил на стол в маленьком кабинете такие яства, каких здесь не появлялось, пожалуй, за всё время правления его наставника. Этот последний впервые получил возможность приобщиться, помимо прочего, к такому лакомству, как сладкий пирог на смальце. Только что испечённый пирог был сочным и рассыпчатым; он поджидал возвращения кухарки в буфете, который она приспособила для своих личных целей, где его и обнаружил Том. Чтобы проучить её, они прикончили его до последней крошки. Чайник весело пел на очаге, потому что, несмотря на летнюю пору, они разожгли огонь, распахнув при этом настежь оба окна. Груды книг и бумаг были сдвинуты на другой край стола, и даже большая одинокая гравюра над каминной полкой с изображением часовни Кингз-колледжа* стала казаться не такой чопорной, как обычно, когда они со всей серьёзностью приступили к чаепитию в сгустившихся сумерках.

* Кингз-колледж (King’s College) – один из колледжей Кембриджского университета. Часовня Кингз-колледжа представляет собой великолепный образец готической архитектуры.

Часовня Кингз-колледжа.

Гравюра на меди. Автор – Смит.

Иллюстрация с сайта Antique Maps and Prints

http://www.antiquemapsandprints.co.uk/item_details.asp?ItemNumber=8805&itemSubjectNumber=258&offset=10

После того, как они немного поговорили о матче и других незначительных предметах, разговор естественным образом вернулся к предстоящему отъезду Тома, о котором тот не переставал сожалеть вслух.

– Нам будет так же не хватать вас, как и вам – нас, – сказал учитель. – Вы ведь теперь у нас Нестор* школы, верно?

* Нестор – в античной мифологии царь Пилоса, самый старый из греческих царей, принимавших участие в Троянской войне. Прославился мудрыми советами. В переносном значении – мудрый старец.

– Да, с тех пор, как ушёл Ист, – ответил Том.

– Кстати, у вас нет от него вестей?

– В феврале я получил от него письмо, как раз перед тем, как он отправился в Индию, в свой полк.

– Из него выйдет отличный офицер.

– Ещё бы! – сказал Том, просияв. – Никто не умел лучше управляться с нашими ребятами, а солдаты, мне кажется, очень похожи на мальчишек. И он никогда не пошлёт их туда, куда не пошёл бы сам. Уж это как пить дать – храбрее, чем он, просто не бывает.

– За год в шестом классе он научился многому, что ему теперь пригодится.

– Конечно, – сказал Том, глядя в огонь. – Бедный старина Гарри, – продолжал он, – отлично помню тот день, когда нас перевели в шестой. Как он сразу проникся ответственностью своего положения и рассуждал о полномочиях шестого класса и о своих новых обязанностях по отношению к Доктору, пятому классу и фагам. И никто не выполнял их лучше, хотя он всегда был за фагов и против установленной власти. А Доктору он нравился? – и он вопросительно посмотрел на учителя.

– Доктор видит и ценит хорошее в каждом, – догматически заметил учитель, – но я надеюсь, что Исту попадётся хороший полковник. Если он не сможет уважать своё начальство, то вряд ли дела у него пойдут хорошо. Даже здесь ему понадобилось много времени, чтобы усвоить урок повиновения.

– Хотел бы я быть с ним, – сказал Том. – Если уж мне нельзя остаться в Рагби, то тогда я хочу быть там, в большом мире, и делать что-нибудь полезное, а не тратить зря три года в Оксфорде.

– Что вы имеете в виду – «делать что-нибудь полезное в большом мире»? – спросил учитель, внимательно глядя на него поверх блюдца, которое так и не донёс до губ.

– Ну, я имею в виду настоящую работу…какую-то профессию… то, что человек должен делать, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Я хочу делать что-то по-настоящему полезное и чувствовать, что я не просто небо копчу, – ответил Том, затрудняясь даже для себя самого определить, что именно он имел в виду.

– По-моему, вы путаете две совершенно разные вещи, Браун, – сказал учитель, ставя на стол пустое блюдце, – вам следует разобраться с этим. Вы говорите о зарабатывании на жизнь и о том, чтобы делать что-нибудь полезное в мире, как об одном и том же. Дело в том, что вы можете очень хорошо зарабатывать и при этом не приносить никакой пользы миру, и даже совсем наоборот. Ставьте своей целью второе, и вы всегда будете правы, независимо от того, сможете заработать или нет. Но если вы сосредоточитесь на первом, то, скорее всего, скатитесь до простого наживания денег, а до мира с его проблемами вам никакого дела не будет. Не спешите, вы ещё успеете найти для себя дело в этом мире; вы ещё слишком молоды и не можете пока судить об этом. Просто оглядитесь вокруг там, где окажетесь, и постарайтесь сделать так, чтобы дела в этом месте пошли немного лучше и честнее. Вам и в Оксфорде найдётся, чем заняться, да и везде, где бы вы ни оказались. И не стоит думать, что вот эта часть мира – важная, а та – неважная. В мире важен каждый уголок. Никто из людей не может знать, который из них важнее, но каждый может честно делать своё дело в своём собственном уголке.

И этот славный человек продолжал со знанием дела беседовать с Томом о том, чем он мог бы заняться, когда будет студентом, и предостерегал его относительно распространённых университетских грехов, и объяснил великое множество важных различий между школьной и университетской жизнью, пока сумерки не сменились темнотой, и они не услышали, как слуги крадучись возвращаются через чёрный ход после своей самовольной отлучки.

– Интересно, куда это запропастился Артур, – сказал, наконец, Том, глядя на свои часы. – Уже почти половина десятого.

– Да просто ужинает вместе с командой и совсем забыл о своих старых друзьях, – сказал учитель. – Ваша с ним дружба всегда меня очень радовала. Она была становлением для вас обоих.

– Уж для меня-то точно, – ответил Том. – Если бы не он, я бы сейчас тут не сидел. Действительно счастливая случайность, что он попал в Рагби и стал моим соседом по комнате.

– При чём же здесь случайность? – спросил учитель. – Я вообще не верю в подобные вещи, а уж в данном случае точно не было ни случайности, ни везения.

Том смотрел на него вопросительно, и он продолжил:

– Вы помните, как Доктор отчитал вас с Истом в конце одного полугодия, вы были тогда в младшем пятом и постоянно попадали в какие-то переделки?

– Конечно, помню, – сказал Том, – это было как раз перед тем полугодием, когда пришёл Артур.

– Совершенно верно, – ответил учитель, – Так вот, я был у него через несколько минут после вас, и он очень за вас беспокоился. Мы обсудили это с ним и пришли к выводу, что именно вам было особенно необходимо иметь в школе какую-то цель помимо игр и всяких проделок, поскольку было совершенно ясно, что учёба вашей первоочередной целью не будет никогда. И тогда в начале следующего семестра Доктор выбрал лучшего из новеньких и поместил его к вам в кабинет, разделив вас с Истом. Он надеялся, что если вам придётся стать опорой для кого-то, то вы и сами станете устойчивей, взрослей и серьёзней. Могу уверить вас, что с тех самых пор он с большим удовлетворением следил за ходом эксперимента. Увы, никто из вас, мальчики, не знает, сколько вы причиняли ему беспокойства и как внимательно он следил за каждым вашим шагом в школе.

До этого времени Том никогда не находился полностью под влиянием Доктора и не понимал его до конца. Сначала он просто его боялся. Затем, как я пытался показать, он за несколько лет научился относиться к нему с любовью и уважением и стал считать, что он замечательный человек, мудрый и добрый. Но в том, что касалось его собственного положения в школе, которым он немало гордился, Том был уверен, что благодарить за него должен только себя самого, и был, по правде говоря, очень самонадеянным юным джентльменом на этот счёт. Он имел обыкновение хвастаться тем, что сам пробил себе дорогу на вершину, без всякой помощи со стороны учителей или старших, и что школа теперь совсем не то, чем она была, когда он в неё попал. И, хотя вслух он этого не говорил, но в глубине души был убеждён, что эти великие изменения в школе в значительной степени его собственная заслуга. Он признавал, что дружба с Артуром пошла ему на пользу, и что он многому у него научился, как и у некоторых других своих школьных товарищей, но ни один из них не имел такого же, как он, влияния на всю школу в целом. А что касается Доктора – конечно, он превосходный учитель, но ведь каждый знает, что учителя мало что могут во внеурочное время. Короче говоря, он чувствовал себя на равных со своим начальником в том, что касалось социальных отношений в школе, и думал, что Доктору придётся без него нелегко. Более того, его школьный консерватизм по-прежнему был настолько силён, что он всё ещё поглядывал на Доктора с некоторой подозрительностью, как на слишком ярого приверженца реформ, и считал, что для школы было бы очень желательно, чтобы рядом с ним находился какой-нибудь мудрый советчик (вроде него самого), который приглядывал бы за тем, чтобы не нарушались законные школьные права, и чтобы ущемление прав республики не оставалось без должного протеста.

Для него оказалось полнейшей неожиданностью обнаружить, что, помимо обучения шестого класса, руководства и управления всей школой, редактирования классиков и написания научных трудов великий директор находил время для того, чтобы следить за школьной карьерой его, Тома Брауна, и его друзей, и, без сомнения, ещё пятидесяти учеников одновременно; и при этом никогда не показывал вида, что вообще думает об отдельно взятых учениках.

Однако с этого момента победа Доктора над Томом Брауном стала абсолютной. Он полностью капитулировал, и вражеские войска прошли через него в полном составе – кавалерия, инфантерия, артиллерия, обоз и маркитанты. На это потребовалось восемь долгих лет, но теперь это было сделано, и он окончательно и бесповоротно поверил в Доктора. Если бы он вернулся теперь в школу, и в начале следующего полугодия Доктор объявил бы об упразднении системы фагов, или футбола, или субботнего полувыходного, или ещё каких-нибудь особо почитаемых школьных традиций и обычаев, или даже всех их сразу, – Том безоговорочно поддержал бы это со слепой верой в Доктора. Поэтому, с сожалением распрощавшись со своим наставником, от которого он получил два прекрасно переплетённых тома проповедей Доктора в качестве прощального подарка, он отправился в Школьный корпус таким почитателем героев, что сам Томас Карлайл был бы доволен*.

* Томас Карлайл (Thomas Carlyle, 1795 – 1881) – шотландский публицист, историк, философ. Его перу принадлежит книга «Герои и почитание героев» («Heroes and Hero Worship»), в которой он подчеркивает важность героического начала в истории. Герои, по Т. Карлайлу, – это творцы истории («История мира – биография великих людей»). Примерами таких героев могут служить Кромвель и Наполеон.

Там он обнаружил команду, которая бурно веселилась после ужина, – Джек Рэгглз во всё горло орал шуточные песни и демонстрировал свою силу. Тома приветствовал хор голосов, в котором упрёки по поводу его отсутствия смешивались с радостью по поводу его появления. Вскоре он проникся духом происходящего и развеселился не хуже остальных, а в десять часов его пронесли вокруг внутреннего двора на одной из скамеек из холла, распевая «Потому что он славный малый»*, а старый Томас стоял и с умилением смотрел на это, и другие слуги из Школьного корпуса тоже.

* «For he is a jolly good fellow», традиционная песенка.

На следующее утро после завтрака он расплатился по всем счетам, обошёл всех лавочников, с которыми имел дело, и других своих знакомых, и сердечно попрощался со всеми, а в двенадцать часов дня был уже в поезде на пути в Лондон. Он больше не был школьником, и мысли его делились между почитанием героев, искренними сожалениями по поводу того долгого этапа его жизни, который исчезал сейчас из виду позади, и надеждами и решениями для нового этапа, в который он вступал со всей уверенностью молодого путешественника.

Предыдущая

Следующая