© Юлия Глек, перевод и примечания, 2006.

ТОМАС ХЬЮЗ

THOMAS HUGHES

ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ ТОМА БРАУНА

TOM BROWN’S SCHOOLDAYS

Перевод и примечания Юлии Глек

Оригинал здесь http://www.gutenberg.org/ebooks/1480

Часть II

Глава III

Артур находит друга

Пусть учит вас Природа. Сладко

Её ученье для людей.

Наш разум, силясь понимать,

Лишь искажает красоту вещей, –

Мы убиваем, чтобы изучать.

Достаточно науки и искусства.

Закрой страницы пыльных книг.

Смотри вокруг, пусть ум и чувство

Тебе помогут понимать её язык.

У. Вордсворт, «Всё наоборот»

Предисловие переводчика

Недель через шесть после начала полугодия, перед ужином, когда Том и Артур принялись за сочинение латинских стихов на завтра, Артур вдруг оторвался от книги и спросил:

– Том, ты знаешь Мартина?

– Да, – ответил Том, с удовольствием швыряя свой «Gradus ad Parnassum»* на диван и убирая руку, которой усердно чесал затылок, – знаю, конечно. Он хороший парень, только чокнутый. Его так и называют – Чокнутый. Другого такого чудного я не видал. В прошлом полугодии он приручил двух змей и всюду таскал их за собой в кармане. И я точно знаю, что сейчас у него в шкафу живут ежи и крысы и Бог знает что ещё.

* «Gradus ad Parnassum» (лат.) – «Ступени на Парнас». Латинский или греческий словарь с указанием количества гласных в словах. В него включались также синонимы, эпитеты и отрывки из произведений. Использовался как пособие по греческому или латинскому стихосложению.

– Я бы хотел с ним познакомиться, – сказал Артур. – Сегодня в классе он сидел рядом со мной. Он потерял книгу и смотрел в мою. Он такой добрый и спокойный и очень мне понравился.

– Бедняга Чокнутый, вечно он теряет книги, – сказал Том, – а потом его вызывают, а он не знает урока.

– Всё равно он мне нравится, – сказал Артур.

– Говорю тебе, с ним потехи не оберёшься, – сказал Том, откинулся на диване и, посмеиваясь, погрузился в воспоминания. – Ну и история с ним была в прошлом полугодии! У него в кабинете одно время что-то жутко воняло, наверно, кто-то пожаловался Мэри, а она сказала Доктору. Как бы там ни было, однажды перед обедом Доктор возвращался из библиотеки и, вместо того, чтобы пойти к себе, зашёл в холл. Мы с Истом и ещё человек пять-шесть были у камина и просто остолбенели – он ведь никогда не ходит этой дорогой, разве что на улице дождь или в холле драка. «Ист, – говорит Доктор, – иди-ка сюда и покажи мне кабинет Мартина». «Ну, сейчас будет!», – зашептали все и бегом кинулись за Истом и Доктором.

ТОМАС ХЬЮЗ: краткий биографический очерк

Часть I

I

Семейство Браунов

II

Деревенский праздник

III

Войны и альянсы

IV

Почтовая карета

V

Рагби и футбол

VI

После матча

VII

Вхождение в колею

VIII

Война за независимость

IX

Череда неприятностей

Часть II

I

Ветер перемен

II

Новенький

III

Артур находит друга

IV

Любители птиц

V

Драка

VI

Лихорадка в школе

VII

Дилеммы и решения Гарри Иста

VIII

Последний матч Тома Брауна

IX

Finis

Пришли мы в Новый ряд, а коридор там такой узкий, что Доктор в шляпе и мантии еле-еле мог пройти. И тут слышим: стук-стук-стук – доносится у Чокнутого из кабинета. А потом вдруг стало тихо, и мы услышали, как задвинулись засовы: это он узнал шаги Иста и подумал, что будет осада. «Мартин, здесь Доктор. Он хочет тебя видеть», – закричал Ист. Тогда засовы медленно отодвинулись, дверь открылась, а за ней стоял старина Чокнутый, перепуганный до чёртиков; без куртки, рукава закатаны до локтей, а руки у него длинные и костлявые и сплошь покрыты всякими там якорями, стрелками и буквами, прямо как у матроса, – он сам их вытатуировал порохом. Вонь там стояла такая, что хоть вон беги. Бедный Доктор еле удержался на ногах, а мы с Истом зажали носы. Мы выглядывали у Доктора по бокам и видели, что на подоконнике сидит старая сорока, вся взъерошенная, и вид у неё такой, будто она отравилась и ей очень противно. «Чем это ты здесь занимаешься, Мартин? – говорит Доктор. – Так, знаешь ли, нельзя, ты же досаждаешь всему коридору!» «С вашего позволения, сэр, я ничего такого не делаю, просто смешиваю вот этот порошок», – нервно сказал Чокнутый и опять взялся за ступку с пестиком, чтобы показать Доктору, какое безобидное у него занятие. Стук, стук, стук, не успел он стукнуть и шести раз, как вдруг – бах! – вспыхнуло пламя, ступка с пестиком полетела через весь кабинет, а мы все вывалились назад в коридор. Сорока с громким криком вылетела во двор, а следом за нами с рёвом выскочил Мартин, с пальцами во рту. Доктор подхватил его, а нам велел принести воды. «Вот видишь, дурачок, – сказал он с облегчением, когда увидел, что он не сильно пострадал, – ты сам не знаешь, что делаешь. И учти, с этого дня ты должен прекратить самостоятельно заниматься химией». Потом он взял его за руку и стал рассматривать татуировки; я видел, как он кусает губы, и глаза у него поблёскивали, но он сказал совершенно серьёзно: «Вот, пожалуйста, наделал этих глупых рисунков. Вывести их невозможно, и чрез год-два ты очень об этом пожалеешь. Ладно, идём в комнату экономки, нужно посмотреть, всё ли с тобой в порядке». И они ушли вдвоём, а мы остались и переворачивали Мартинову берлогу кверху дном, пока он не вернулся с забинтованной рукой и не выгнал нас. Вот что, я пойду погляжу, чем он сейчас занят, и приглашу его к нам на ужин после молитвы.

И Том отправился на поиски мальчика, о котором шла речь и который обитал один в маленьком кабинете в Новом ряду.

Вышеупомянутый Мартин, который так пришёлся по душе Артуру, был одним из тех несчастных, которые были в то время (и, боюсь, остаются до сих пор) в публичной школе совершенно не на месте. Если бы мы умели правильно использовать наших ребят, то Мартина стали бы учить естественным наукам. У него была страсть к птицам, зверям и насекомым, и никто в Рагби не знал о них столько, сколько он, кроме разве что Доктора, который знал всё. Ещё он был начинающим химиком-экспериментатором и сам сделал динамо-машину. Он с гордостью и удовольствием демонстрировал её действие, нанося несильные электрические удары младшим, которые рисковали входить к нему в кабинет. Для них это было целое приключение, потому что, помимо вероятности, что змея упадёт вам на голову или ласково обовьётся вокруг ноги, или в карман в поисках пищи залезет крыса, в берлоге у Мартина стояла специфическая смесь запахов химии и животных, и существовала возможность подорваться во время одного из множества опытов, которые он постоянно проводил, и результатами которых были то взрывы, то запахи, которые ни один нормальный мальчишка даже вообразить себе не мог. Конечно, при таких занятиях бедняга Мартин стал в корпусе настоящим исмаилитом. Во-первых, он постоянно отравлял запахами своих соседей, а они в отместку охотились на его многочисленную живность и доводили его до белого каления тем, что заманивали его любимицу, старую сороку, в соседний кабинет, где кормили хлебом, смоченным пивом и посыпанным сахаром, так что она становилась совершенно пьяной. Кроме того, окно кабинета Мартина (должно быть, в наказание за его грехи) выходило в маленький дворик шириной футов десять, и прямо напротив него и немного повыше были окна кабинетов, расположенных в Больничном ряду. Одно из них принадлежало Исту и его соседу по комнате, обладавшему таким же пытливым умом и неуёмным темпераментом; вдвоём они потратили немало времени и труда на изобретение различных инструментов, с помощью которых досаждали Мартину и его зверью. Однажды утром за окном у Мартина появилась старая корзина, висевшая на короткой верёвке, в ней было устроено гнездо, а в гнезде сидели четыре вечно голодных галчонка, которые составляли гордость и славу Мартиновой жизни на текущий момент; утверждали, что он сам их и высидел. Рано утром и поздно вечером можно было видеть, как он, наполовину высунувшись из окна, ухаживает за своим неоперившимся выводком. После долгих размышлений Ист с товарищем привязали нож к концу удочки, и, улучив момент, когда Мартина не было в кабинете, за полчаса упорной работы перепилили верёвку, на которой висела корзина, вывалив содержимое на землю к великому неудовольствию её обитателей.

Вернувшись после короткого отсутствия, бедняга Мартин собрал то, что осталось, и опять поместил выводок в корзину, за исключением одного, сломавшего себе шею при падении; корзину он подвесил на старое место, только теперь на верёвке, переплетённой с проволокой, так что применение любых острых инструментов стало бесполезным. Однако Ист с приятелем, как русские военные инженеры в Севастополе*, умели находить ответ на любой ход противника. На следующий день они установили на выступе своего окна пушку, стрелявшую горохом и нацеленную точно в то место, где появлялся Мартин, когда ухаживал за своими питомцами. Как только он начинал кормить птенцов, они начинали стрелять; напрасно их противник пытался стрелять горохом в ответ и одновременно кормить птенцов другой рукой; ему приходилось распределять внимание, и стрелял он в основном наобум, в то время как их выстрелы точно попадали ему по лицу и рукам, вызывая вопли и проклятия. Пришлось ему поместить гнездо в углу своей и так битком набитой берлоги.

*Имеется в виду оборона Севастополя против англо-французских войск в ходе Крымской войны 1853 – 56 гг.

Его дверь запиралась целой серией хитроумных засовов собственного изобретения, потому что осады со стороны соседей случались довольно часто, когда из его берлоги по соседним кабинетам распространялся какой-нибудь особенно восхитительный аромат. Дверные панели обычно были разбиты, но сама дверь оставалась неприступной для осаждающих, и за ней её владелец предавался своим многообразным занятиям, – должно быть, в том же состоянии духа, как какой-нибудь фермер на шотландской границе в старые времена, который жил, зная, что в любой момент его имущество может быть разграблено, а скот угнан.

– Открой, Мартин, старина, это я, Том Браун.

– Хорошо, подожди минутку.

Было слышно, как отодвинулся засов.

– А ты уверен, что с тобой нет Иста?

– Да нет же, открывай!

Том лягнул дверь, второй засов заскрипел, и он вошёл в берлогу.

Это и правда была самая настоящая берлога, примерно пять футов и шесть дюймов в длину, пять в ширину и семь в высоту. На верхних полках лежало штук шесть сильно истрёпанных учебников, несколько книг по химии, пособие по таксидермии*, справочник Стэнли по птицам и один том Бьюика**, – этот последний в лучшей сохранности, чем всё остальное. Остальные полки были частично распилены и использованы владельцем на другие нужды, а частично приспособлены для обитания птиц, зверей и рептилий. Ковёр и занавески отсутствовали. Стол был полностью занят великим произведением Мартина, динамо-машиной, которая была заботливо накрыта остатками скатерти. На одной стене висела клетка с галками, а другую украшали маленький топорик, «кошки» для лазанья и жестяная коробка для свечей, в которой он держал семейство полевых мышей. Поскольку у каждой вещи должно быть своё применение, можно только порадоваться, что коробка для свечей была занята мышами, так как свечей у Мартина никогда не водилось. Ему, как и всем остальным, выдавали фунт свечей каждую неделю, но свечи были ликвидным капиталом, и их можно было с лёгкостью обменять на птичьи яйца или птенцов. Поэтому фунт Мартина через несколько часов оказывался у Хаулетта, продавца птиц, который жил на Билтон-Роуд и давал за них яйцо ястреба или соловья, или птенца коноплянки. По этой причине Мартину приходилось постоянно направлять всю свою изобретательность на поиск источника света; как раз недавно он сделал великое открытие, и теперь берлога освещалась хлопковым фитилём, который торчал из бутылки из-под имбирного пива, наполненной какой-то сомнительной смесью. Когда же света у него не было вообще, Мартин слонялся в коридорах или холле и пытался на манер Диггса учить строчки или сочинять латинские стихи при свете каминов.

* таксидермия – изготовление чучел.

** Бьюик, Томас (Thomas Bewick, 1753–1828) – английский гравер и орнитолог. Прославился своим трудом «История птиц Британии» в двух томах – «Наземные птицы» (1797) и «Водоплавающие птицы» (1804).

– Ну, старина, в этом полугодии у тебя в берлоге ничуть не лучше, чем в прошлом. До чего же воняет эта дрянь в бутылке! Ничего-ничего, я надолго не задержусь, а вот ты приходи к нам в кабинет после молитвы; ты уже знаешь Артура; мы с ним в бывшем кабинете Грея. Поужинаем и поболтаем о птицах и гнёздах.

Мартин был явно доволен приглашением и пообещал, что обязательно придёт.

Сразу же после молитвы, когда пяти- и шестиклассники удалились в аристократическое уединение своей комнаты, а остальные, то бишь простой народ, сели ужинать в холле, Том и Артур, захватив свои порции хлеба и сыра, встали, чтобы попасться на глаза дежурному старосте, который остался наблюдать за порядком во время ужина и теперь ходил взад-вперёд по холлу. Он оказался покладистым парнем и снисходительно кивнул в ответ на их «Пожалуйста, можно выйти?», и они отправились готовить роскошный банкет к приходу Мартина. На этом настоял Том, который был на седьмом небе от происходящего; причину необходимо объяснить. Дело в том, что это была первая самостоятельная попытка Артура с кем-нибудь подружиться, и Том приветствовал её как большой шаг вперёд. Сам он легко сходился с людьми и завязывал по двадцать новых дружб каждое полугодие, поэтому сдержанность и одиночество Артура вызывали у него жалость, а то и раздражали. Правда, нельзя было отрицать, что Артур всегда вёл себя радушно и даже весело, когда кто-нибудь из приятелей Тома заходил к ним в кабинет, но Том, тем не менее, чувствовал, что Артур общается с остальными только через него, а если бы не он, то остался бы в полном одиночестве. Это ещё больше усиливало его чувство ответственности. И он не столько понимал, сколько чувствовал, что эта ответственность, которую он взвалил на себя, в сущности, почти не думая, теперь стала центром и поворотной точкой всей его школьной жизни, его главной задачей на текущий момент и испытанием, которое должно было показать, чего он стóит. Под её влиянием Том становился другим человеком – взрослее и серьёзнее; конечно, дело не обходилось без срывов и падений и постоянной борьбы с самим собой, через которую проходит всякий стóящий мальчишка, когда впервые сознательно переживает конфликт между желанием и долгом. Он уже мог почти без сожаления отвернуться от школьных ворот, через которые Ист и ещё несколько человек из их компании только что отправились на какую-нибудь весёлую и не вполне законную вылазку, результатом которой могла быть стычка с городскими, егерями или работниками с ферм, пропущенный обед или перекличка, пиво в трактире и в конце, вполне вероятно, порка на закуску. Он уже прошёл через этап, когда ворчал себе под нос: «Чёрт побери, зачем только Доктор навязал мне на шею Артура! Почему он не поселил его с Фоуги или Томкином, или ещё с кем-нибудь из тех, которые только и делают, что учат уроки и ходят взад-вперёд по школьному двору?» Всё это уже прошло, но ему часто хотелось, чтобы у него оставалось больше времени для таких законных развлечений, как крикет, файвз, купание и рыбалка. Он чувствовал, что имеет на это право, но Артур ещё не мог принимать участие во всём этом с ним на равных. Поэтому Том думал, что, если малый (так он привык его называть) найдёт себе приятеля и какое-нибудь занятие, то сам он сможет с чистой совестью посвящать больше времени своим собственным интересам.

Теперь то, чего он так хотел, наконец, произошло, а то, что Артур выбрал себе в друзья именно Мартина, он считал особым везением (правда, дело тут едва ли было в везении, ведь везение – что это, в сущности, такое?). «Старина Чокнутый – это как раз то, что нужно, – думал Том. – Он будет таскать его за собой по всей округе за цветами и птичьими яйцами, научит бегать и лазить по деревьям, и при этом не научит ничему плохому и не будет отрывать от уроков. Вот повезло!» Поэтому он с воодушевлением полез к себе в буфет и выудил оттуда кусок окорока, две-три бутылки пива и оловянную кружку, которой пользовались только по торжественным случаям. Артур, со своей стороны, притащил банку с пикулями и другую с джемом и убрал со стола. Через несколько минут они услышали, как остальные возвращаются с ужина; Мартин, который тоже принёс свой хлеб и сыр, постучал, его впустили, и все трое с большим аппетитом набросились на яства, успевая болтать с не меньшей скоростью. Вся застенчивость мгновенно исчезла под влиянием гостеприимства Тома и его пива.

– Мартин, это Артур, типичный городской житель с выраженным интересом к природе. Мечтает свернуть себе шею, лазая по деревьям, и просто обожает змей!

– Слушайте, – выпалил Мартин, полный энтузиазма, – идёмте со мной завтра, вы оба, в рощу Кальдекотта, я знаю там гнездо пустельги. Оно высоко на ёлке, сам я не могу до него добраться, а ты ведь, Браун, лучше всех лазишь по деревьям!

– Да, давайте пойдём, – сказал Артур. – Я никогда не видел ни гнёзд, ни яиц хищных птиц.

– Пошли ко мне в кабинет, и я покажу тебе пять сортов!

– Да, у старины Чокнутого лучшая коллекция во всем корпусе, что правда, то правда, – сказал Том.

Тогда Мартин, воодушевлённый непривычной для него пирушкой и возможностью завербовать себе сторонника, пустился в рассуждения о гнездовании птиц и выболтал кучу секретов: о том, что возле Батлинз Маунд есть гнездо желтоголового королька, а в пруду возле дороги на Барби камышница насиживает девять яиц, а повыше Браунсоверской мельницы есть гнездо зимородка. Потом он сказал, что слышал, что ещё никому не удавалось добыть гнездо зимородка неповреждённым, и что Британский музей, или правительство, или кто-то там ещё обещали сто фунтов стерлингов любому, кто предоставит гнездо с яйцами в целости и сохранности. Посреди этого поразительного сообщения, которое присутствующие слушали, раскрыв рты и уже прикидывая, как потратят сто фунтов стерлингов, раздался стук в дверь, и голос Иста попросил впустить его.

– Это Гарри, – сказал Том, – мы его впустим. Не волнуйся, Мартин, он не будет валять дурака, обещаю. Я так и думал, что он учует запах ужина.

Тома и так уже мучила совесть за то, что он не пригласил на пир своего «верного Ахата»*, хотя и то сказать, всё это получилось экспромтом. Благоразумие, которое подсказывало ему, что лучше знакомить Мартина и Артура не в большой компании, пересилило угрызения совести, но теперь он был искренне рад открыть дверь и ещё одну бутылку пива и протянуть окорок своему другу, уже вооружившемуся карманным ножом.

* Ахат – в античной мифологии друг и спутник Энея, одного из героев Трои, а в последствии основателя Рима. В переносном значении – верный друг.

– Ах вы жадины, – сказал Ист с набитым ртом, – я так и знал, что здесь что-то будет, когда увидел, как вы смылись из холла со своими порциями. Вот это пиво, Том! По части разливания пива по бутылкам тебе равных нет.

– У меня в своё время была большая практика для шестого класса. Почему же не воспользоваться этим в собственных интересах?

– Ну, старина Чокнутый, как обстоят дела с гнёздами и яйцами? Как поживает Хаулетт? Думаю, недельки через две появятся молодые грачи, вот тогда и наступит моё время.

– Грачи, годные на пирог, будут не раньше, чем через месяц. Сразу видно, как ты в этом разбираешься, – возразил Мартин. Он смотрел на Иста с некоторой подозрительностью из-за пристрастия этого последнего к розыгрышам, хотя в целом их отношения были вполне дружескими.

– Скорохода интересует только жратва и всякие проделки, а больше он ничего не знает и знать не хочет, – сказал Том. – Но пирог с молодыми грачами, особенно когда сам за ними лазил, действительно отличная еда. Кстати, Скороход, завтра мы идём в рощу Кальдекотта за гнездом сокола. Если пойдёшь с нами и будешь хорошо себя вести, мы отлично полазим.

– И искупаемся в речке. Ура, я с вами!

– Нет, нет, только не там. Туда ходят наши старшие.

– Ладно, ладно, согласен. Я за гнездо сокола и вообще за всё, что подвернётся.

Пиво было выпито, а Ист утолил голод и отправился к себе, сообщив, что «этот подлец Джонс», который занимал кабинет рядом с Истом и только-только перешёл в шестой класс, взял за привычку каждый вечер посещать Иста и его товарища, что доставляло им значительные неудобства.

Когда он ушёл, поднялся и Мартин, но Том остановил его.

– К Новому ряду никто и близко не подходит, – сказал он, – так что ты можешь остаться здесь и делать уроки с нами, а потом ещё поболтаем. Мы будем тихонько; к нам сейчас старосты тоже не ходят, с начала полугодия не зашли ни разу.

Со стола убрали, скатерть постелили на место, и все трое принялись за работу над утренним вулгусом с помощью «Градуса» и словаря.

Трое ребят являли собой примеры трёх разных способов выполнения таких заданий, которые были в ходу в Рагби во время óно. Нет сомнения, что с тех пор методы мало изменились, потому что всё новое – это хорошо забытое старое, особенно в школах.

Да будет известно тем читателям, в школах которых не существует освящённой временем традиции вулгуса, что он представляет собой короткое упражнение в греческом или латинском стихосложении на заданную тему, с установленным минимальным количеством строк для каждого класса. Считается, что вулгус был впервые введён в употребление в Винчестере* Уильямом Уайкхэмом**, а затем импортирован в Рагби Арнольдом; насколько я понимаю, не столько ради его внутренней ценности, сколько ради строчек, которые заучивались на память вместе с ним. Тему для утреннего вулгуса давал учитель на четвёртом уроке, и каждый ученик должен был принести на первый урок следующего дня готовый для проверки вулгус; вместе с вулгусом задавалось выучить на память определённое количество строк из латинских или греческих поэтов, которых проходили в классе. На первом уроке учитель спрашивал строчки по порядку у всех мальчиков в классе. Если ученик не мог рассказать своих строк на память или сделать вид, что рассказывает, прочитав их по книге незаметно для учителя, его отсылали в конец очереди; но в любом случае вулгус проверялся учителем, и он ставил в свой журнал оценку, которую заслуживало это сочинение. В Рагби вулгус и строчки бывали на первом уроке через день, по вторникам, четвергам и субботам; а так как учебный год состоял из тридцати восьми недель, то простой подсчёт показывает, что учителю нужно было задавать сто четырнадцать тем ежегодно, двести двадцать восемь каждые два года, и так далее. Для человека, обладающего средним воображением, это представляло непростую задачу, а поскольку человеческая натура склонна повторяться, неудивительно, что через определённые промежутки времени учителя задавали темы, которые когда-то уже встречались. Чтобы учителям неповадно было заводить такие плохие привычки, школьники со свойственной им изобретательностью выработали традиционную систему выполнения этого задания. Практически каждый имел особую тетрадь, в которую записывал свои вулгусы, и тетради эти передавались по наследству. Если традиция жива до сих пор, то популярные мальчики, в руках которых аккумулируются эти сборники, сейчас снабжены тремя-четырьмя вулгусами на все случаи жизни и на любую тему, какую только в состоянии выдумать бедный учитель. В моё время такие счастливчики обычно имели один вулгус для себя и один для друга. Единственное неудобство пользования традиционным методом подготовки вулгуса заключается в том, что может произойти путаница, и в одно прекрасное утро вы и ещё какой-нибудь последователь традиций преподнесёте учителю один и тот же вулгус; в этом случае дело обычно заканчивалось серьёзными неприятностями, но когда подобный риск отбивал у мальчишек или у взрослых охоту пойти лёгким путём?

* Винчестер (Winchester College) – известная английская публичная школа.

** Уильям Уайкхэм (William of Wykeham, 1324 – 1404) – основатель школы Винчестер, католический епископ и канцлер Англии.

В тот вечер Том следовал традиционному методу. Он вытащил две большие тетради с вулгусами и начал рыться в них, выхватывая отсюда – строчку, оттуда – предложение, которые, по его мнению, могли сгодиться. Затем он стал лепить эти кусочки вместе с помощью «Градуса» и словаря, в результате чего получилось восемь довольно корявых элегических строчек, что соответствовало обязательному минимуму для его класса, и ещё прибавил две высоконравственные строки, которые полностью передрал из одной книжки. Начинались они с восклицания «O genus humanum»*, и он использовал их уже не менее дюжины раз, когда темой вулгуса был неудачливый или безнравственный герой, к какой бы нации под солнцем он ни принадлежал и на каком языке ни говорил бы. У Тома были большие сомнения относительно того, не запомнил ли учитель, что он уже использовал эти строчки, потому-то он и вставил их только как дополнительные. Они в любом случае должны были отвлечь внимание от всего остального; если бы учитель вспомнил, что такое уже было, то всё же не заставил бы сочинять две строки взамен, потому что они были всего лишь дополнительные; а если бы номер удался, то Том получил бы за них лишние баллы.

* O genus humanum (лат.) – О род человеческий.

Мартин использовал другой метод; его можно было бы назвать настойчиво-прозаическим. Он, как и Том, не получал никакого удовольствия от этого задания, но, не имея ни своих, ни чужих старых тетрадей с вулгусами, не мог воспользоваться традиционным методом, к тому же, как заметил Том, у него не было необходимого для этого таланта. Поэтому Мартин писал по-английски восемь строк самого прозаического характера, которые первыми приходили ему в голову, а затем кое-как, с помощью «Градуса» и словаря, переводил их на латынь, выдерживая размер. Единственное, к чему он стремился – это получить восемь строк без грамматических ошибок; его не интересовал ни смысл, ни то, удачно ли подобраны слова. Сторонники настойчиво-прозаического метода никогда ни единой строчки сверх положенных восьми не производили.

Артур использовал третий метод – художественный. Сначала он обдумывал, какой аспект заданной темы мог быть успешно раскрыт в рамках вулгуса, а затем старался оформить эту идею в восьми строчках, но не останавливался перед тем, чтобы написать десять или даже двенадцать, если не удавалось уложиться в восемь. После этого он принимался за работу, стараясь выразить свои мысли хорошим латинским или греческим языком, по возможности без помощи «Градуса» или словаря, и не успокаивался до тех пор, пока не отшлифовывал свою работу, подбирая самые подходящие и поэтические слова и фразы.

В школах применялся и четвёртый метод, настолько простой, что комментарии к нему не нужны. Его можно назвать заместительным, и пользовались им здоровые ребята, ленивые или склонные к наездам. Состоял он в том, что они угрозами заставляли тех, кто поумнее, делать вулгус за них, а затем переводить им его. Этот последний метод поощрять не стоит, и я настоятельно рекомендую вам не пользоваться им. Что же касается остальных методов, то традиционный является наиболее беспокойным из них, а художественный – наиболее выигрышным и в смысле оценок, и во всех остальных смыслах.

Они закончили свои вулгусы к девяти часам, и Мартин сверх всякой меры наслаждался обилием света и наличием «Градуса», словаря и прочих почти неведомых ему удобств, облегчающих приготовление уроков. Артур настойчиво просил его приходить и делать уроки у них, когда он только захочет, а затем трое мальчиков отправились в берлогу к Мартину, где Артур, к своему восторгу, впервые приобщился к тайнам птичьих яиц. До этого он практически не видел никаких яиц, кроме куриных и страусиных, и теперь был поражён и восхищён изысканностью форм и окрасок. К тому времени, как его насильно утащили спать, он уже выучил названия двадцати разновидностей, а ночью ему приснился сон о захватывающих и полных опасностей восхождениях на деревья, и о том, как он нашёл на острове Синдбада яйцо птицы Рох, окрашенное как у лугового конька, и они с Мартином, выдувая его, чуть не утонули в желтке.

Предыдущая

Следующая